ПОХОДЫ. Олег Воробьев. "Холодные радуги над Уралом"
Где ты, Мокрая Сыня?..
Пассажир, что вышел с нами, кинулся было за вагоном и застыл. Колеса набрали ход. – Беги-и-и! – закричала жена. Муж виновато потоптался. Сумка уехала. Мы проверили вещи. У нас порядок. Рельсы затихли. Двое суток на колесах вычеркни в расход. Отпуск вроде – величина, а примерить к дороге – куцый, как стружка. Тронулись вдоль путей. Тропа пересыпана щебенкой. Мысли шуршат – свобода. В исходной позиции время и расстояние. До поселка Овгорт по ту сторону хребта – 400 километров. Все шестнадцать дней растрясутся, как солома с воза. Ветер залпами «трах-та-ра-рах». Комары стелются к траве. Одиночка с лету ударил: «…привыкай!»
В веренице «идущих» байдарок выделяется синяя болонь под рюкзаком. Месяц июнь Ира встречала с загипсованной ногой, в июле твердо сказала: Местная собачка довела к реке. В награду – скорый супчик из миски Александра. Пусть блеснет добротой. Недолго ей осталось. На Саше – обуза руководства. Уса взмылила. Весло против течения – детская игрушка. Но каждый гребок приближает хребет на метр. Возвышенный край прикрыт от чужака. Впереди 140 километров. Веера проток, разноголосые перекаты и сторожа-пороги. А поднимешься – у перевального тура дежурит ветер. Протолкнет в Азию путников и мерзлый туман. Там и начинается помыслом гор река Мокрая Сыня. Дойти и увидеть – такой план. График в руках Александра. Свое кредо он обозначит не раз: – Мне неважно, что там на маршруте. Главное – из точки «А» попасть в точку «Б», – и рассмеется от души.
Потекли швы обеих байдарок с новыми полимерными оболочками. Легкие, гладкие – мечта. Посмотрим их в деле. Горы открылись, заминая угол неба, и пропали, будто кто сгреб в охапку. Байдарки ползут у берега. За островом слышен гул моторки. Неживая сила легко ломает воду, да не туда воет, куда нам надо. Август едва занялся. Температура – градусов десять, и перекур – столько же минут. Ветер-свежак вырвал из тела кусок тепла: – К хребту идете, к вежам ноздристого тумана. Привыкайте греть холода. Зябко и гулко в долине Усы. Скорей бы в уют притока, где в один взгляд вмещаются камни воды и небо холодных гор. Лемва – приток Усы «со скипидаром». Кидает воду навстречу, чтоб служба медом не казалась. На берегу стадо коров. Пастух въехал в реку на коне: – Дайте спирту, зубы болят. Под вечер мошкара заселила воздух. Дыши комариной тушенкой и мокрецом. Налегай на весло и лелей миг, когда кусачее воинство охолонет и рассыплется по кустам. Жди. Уклон возрос, будто жердину приподняли за край. Шершавится перекат, взбрыкивает хариус. Бороться с течением на воде невозможно. Значит – бечевник. Двинулись галечными косами. Передний тянет, задний – управляет. И «Таймень» огибает мели и камни. Галечник стреляет под ногами. Похоже на хруст сухарей. Есть у нас запас высушенного хлеба. Это залог, что вода суеты покидает нас. Сущее остается. Дух и строй мыслей выстраивают новую ось. Ее направление – хребет. – Заяц! – крикнул Володя. – Смотри туда, – сунул мне в руки камеру Виталий, – приближай трансфокатором. Э-э-х… убежал.
Ира тянет веревку у кромки воды, Игорь – глубже в берег. Смещают свои камешки, и дума у каждого своя. В голове – комод домашних дел, а гляди-ка, его задвигает иная забота: далеко ли до Харуты, притока Лемвы? Только начали путь, а уже торопимся… Но желанное не откроется из-за поворота. Оно – за чертой дня.
Веревка веревке – рознь. Моя горемычная пружинит и режет ладони. Вдобавок скручивается в бантики. Помню, как покупал моток. Подержал, примерился: весит немного – годится. Мысли у прилавка одни, на Лемве – другие. Веревку надо в полпальца толщиной. Скоро обнаружил еще промашку: привязал бечеву далеко от носа. Байдарка упрямо тянет в сторону. В руках Александра масштаб десять километров. Что можно увидеть на этой карте? Я все ж-таки заглянул: ближайший, да не близкий, ориентир – поселок Епа.
Бэмц – сигнал готовности супчика – разнесся по воде и захирел в лесу. Только по реке бегут звуки. Ветер развеял пар залитого костра. Саша вздохнул: – Ну что, ребятушки, веревки в руки и… понеслись. Мокрая Сыня ждет. Лицо его озарилось и погасло в заботе угадать что-то. Это «что-то» – правильно угаданный темп, от которого ноги не подогнутся раньше срока. Игорь Павлович спокоен и лишь молчаливей, когда что не так. А с утра наехало… Подошел к Сашке: – Хочешь группу положить на первом переходе?
Затарахтел мотор. Сено везет, прихватывая новые сутки. Моторка поравнялась: – Откуда будете? – Из Минска. – О-о-о! – хозяин в шапке-ушанке широко улыбнулся.
Полиэтиленовый тент – один клок неба над головой, откуда не течет. И то – опасайся. Вода забарабанила. Озерцо ринулось на край пленки. Не попал под «слив-автомат», – повезло. Проще простого – подставить шиворот, если повевает костром, если разморило от тепла. Отблески играют на очках Виталия. За два дня мало чего сказал. Его видеокамера и фотоаппарат без дела. Погода шепчет упрятать оптику в герметичный бокс.
– Вряд ли возьмете Мокрую Сыню, – сказали, покачав головой, свердловчане, – нам не удалось. Слово с катамарана зацепило. Ускорили шаг.
От Харуты потянуло уютом, будто забрался на полку беспересадочного вагона. Глушь беспробудная сундучная. Окрест недерганое время. Сашка разгладил карту: – Итак, Лемва – отрезанный ломоть. Это факт. Только канувшие дни не сбросить со счетов. Сапоги-болотники были новыми. Теперь так не скажешь. Галечник «подъел» ребристую подошву. Топор стал щербатым от неверного удара, когда пырскнул искрами камень. Бессчетные шаги, громыхание камешков и встречные грозы. Неужто все вместилось в два дня ?!
Под радугой стало заметно, как березовые листья с желтизной потихоньку изменяют зеленеющему лету. Предательство не бывает мгновенным. По Москве 20 часов. Плюс два часа по-местному. Эту поправку Саша не принимает. – Надо пройти еще… Вчетвером стоим на песчаной полосе. Ждем. Первый экипаж ищет место. Сырость лезет в кости. Игорь вышагивает взад-вперед. За спиной крутой склон. Топкая ложбина в подножье. Наверху кочки в полроста. Полуулыбка незрелых ягод морошки. Редколесье серых и живых лиственниц. Не оступиться бы на корнях. Под ними глубокая яма. – Володя, где стоянка будет? – Не волнуйся – в болоте. Две палатки уместились на приподнятых пятачках. Почва ходит ходуном. Трава выше пояса и ни одного комара. Стыль выхолостила воздух. Гуляет только дым.
Галечник Харуты шебаршит под ногами, но она уже в ряду разлюбленных девчонок-рек. Уса-Лемва-Харута: каждой любви – свое время.
В небе гуляют залпы с гор. Порыв – и шляпа Игоря слетела на середине. Развернулись в погоню. Ира подхватила шляпу. «Таймень» отброшен метров на двести-триста вниз. Шум ночной реки. Зажарили первую щуку. Крупная чешуя осела на дно. Луна подсветила перламутровую россыпь. Мой сон разменял еще минуту. Гудит река. Шумит ветер над палаткой. Ходит ствол и скрипит о сучок весло. Кажется, так будет долго. Можно лежать и слушать. Вдруг стук топора дежурного. Харута за ночь вздулась. Русло на две трети из дождя. Мутный поток ревет в большое горло. Щучьей чешуи не видать. Отчалить, врезаясь в поток, не так уж просто. На другом берегу завидный галечник. Сашка рванул по валам на ту сторону, как дьявол. Ну и мы за ним. Пошел парад лужаек. Короткий мох прикрыт с реки стенкой елок. Глаза растерянно забегали: сколько ровного места пропадает зря! К полудню косы исчезли под водой. «…подводная лодка уходит на дно». Из потопа торчат верхушки лопухов, обозначая галечник. Берег развезло. Кусты мешают тянуть на бечеве. Скользнешь и схватишься за лозину. Падать не хочется, хоть и не беда: дождь в два счета обмоет.
– …невероятно быстро идете, – поразились они, – всего лишь четыре с половиной дня от Абези. Фантастика! Саша просиял и взмолился: – Запоминайте все, кто может, карту. – По ручью Нянь-Ворга-Вож не пройдете, – сказал москвич в очках, – там крупные плиты. К вечеру возникли бурые скалы. Ночевка на острове. С двух сторон порог. Пока я ходил за водой, огонь захватил перекладину. Вся полыхнула. Недобрый это знак…
– Золотой корень, – показал Володя. Два слова – золотой корень – работают не хуже самого корня. Все, что убыстряет движение, – стало главным. Не поднимемся за 9 дней – бесполезно идти дальше. Поворачивай взад. Скалы стали выше. Карниз, по которому шли, пропал. Рубленая стена уходит в воду. Надо переправляться. Игорь с Ирой смотали веревку на рогульки. Миг – и отчалили, и почти уже на середине. Быстро работают, но течение – тоже не промах. Отбросило играючи вниз. К этому привыкли. Отдай, не жалея, за переправу 50 метров. Приток Колокольня встряхнул перышки. Волей повеяло с высот. – Айда, – говорю, – по Колокольне. Сашка усмехнулся: – Там высокий перевал. Нам с байдарками путь один – Нянь-Ворга-Вож. Ручей окутан толками. Сам не увидишь – не поймешь. Одно очевидно: это прямой путь к перевалу. Вот уж ближе к истоку – ярче нить накала, даже сквозь дождь. И мы знаем, где ее аккумулятор. Конечно, сам хребет. Полчаса миновало, и новое «электричество». В этот раз – от людей. На берегу стоянка катамаранщиков: – Медпомощь нужна? А то у нас полный комплект: хирург, костоправ и анестезиолог, – рассмеялись новгородцы, – в общем… Бог в трех лицах. Поглядели на «Таймени», почесали затылки, прослезились: – Мы думали, байдарки лет десять, как не тягают через горы. С шутливыми врачами расставаться не хочется, но время дергает за веревку. Концы расправились, натянулись. Под взглядами новгородцев спешим.
С выступа скалы, где сцепились три елки, открылся хребет. По стене скребся туман. Пронзила мысль: это близко! Пророчество катамаранщиков, что встретились на Лемве, не работает. Недооценили они Сашин порыв в точку «Б».
– Вошли в пятикилометровку, – разгладил Сашка лист карты, – теперь проще отслеживать. Нянь-Ворга-Вож – трудный приток. Галечника нет. Дно вымощено скользким камнем. На месте не устоишь. Мой рецепт – бежать, в движении находя точку опоры.
– Ручей акробатов, – сказал Виталий. На пятый день он стал разговорчивей. Понял: Урал-батюшку не перемолчишь. Про дождь не скажешь, что затяжной. Плывет не переставая. Странно будет, если закончится. Тучи справно съезжают с хребта. Русло поднялось глыбами. Москвичи об этом предупреждали. – Это не проводка, а борьба с природой, – Игорь поправил шляпу, – пора на волок. Саша вылил воду из короткого сапога: – Рано еще. Кто из них главней – сами запутались. В этот раз решение за Александром. Значит, тянем дальше по ручью. Игорь борется втихаря с поясницей. Расшевелил Ворга-Вож давнюю слабинку. Павлович мысленно убивает подлую точку в спине и молча хмурится. Лезем в исток.
Матросы снова верхом по оврагу. Капитаны – ручьем.
Виталий вырос у воды с вестью: – Ира оступилась. Идти не может. По цепочке я крикнул Игорю, он – Сашке. Тот далековато оторвался. Придется назад. Но суть не в том… Беда вошла без стука. Из оврага Игорь неторопливо поднялся наверх. Сколько глаз хватает – разбегается тундра. Хребет на ладони. Будем стоять на обрыве полдня и ночь. Утром станет ясно: идти нам вверх или… поворачивать в Абезь. Я вспомнил полыхнувшую перекладину. Три низкорослые березы схвачены веревкой. Поверху тент. Ветер набегает. Купол парусит. В тундре всему хочется летать. Сколько раз взглядом слетали мы к хребту! Громада так близко, что кажется – ты там. Ирина сидит на мешке, делает ревизию продуктов и тоже посматривает. Туман изменил окраску с привычной белой на лиловую. Вдруг мимо прокатились лучи. Я оглянулся. Тундра вспыхнула, зарделась. На душе легче. Впервые ночуем на открытом месте. Я не в своей тарелке. Тихая тундра – что-то странное. Обязан хрипеть ветер.
Темный хребет притягивает, будто с севера на юг циркулируют токи. А и в самом деле так. Тундра – беспроводный телеграф. Полнится слухами. Только заснули: – Где пострадавшая? – громко снаружи. Это новгородцы. Святая троица: хирург, костоправ и анестезиолог – чудом здесь. Иру из палатки в руки Бога. Тикает томленье. Пальцы хирурга давят и так, и эдак. «Здесь больно?». – Что ж…, – пауза-пытка, – завтра сможет ковылять. Эйфорию обмыли. Бог в трех лицах ушел обратно к подножию. Силуэты растворились.
Во вторую ходку несем рюкзаки. Байдарки лежат за перевалом. До Мокрой Сыни не дошли вчера 6 километров. Сложили штабель в выемке курумника, прикрыли пленкой и – назад в Европу, к своим палаткам. Сегодня перевалим в Азию окончательно. Тундра набирает высоту под скрип лямок. Рюкзак придает шагу тяжесть, а мыслями… скинул сапоги и в Сыню вошел. Небо гонит умопомрачительную синеву. Ей не верим. Впереди рюкзак Игоря. Волок – его родное. Идти по линии, что прокладывает Павлович, надежно. Ира держится в общем темпе, сдержанно улыбаясь: – С эластичным бинтом каждый сможет. В памяти визит врачей. Бог послал или случай случайного случая? Чтобы там ни было, а восточный склон – наш. Подъем по рекам распалил. Сыня кличет из-за перевала, как Хозяйка Медной горы.
Замыкает Володя. Два дня назад заметил лапы по следам матросов. В тот день наткнулись на кровавые останки зверя. – От медведя не убежишь, – любит повторять, – он же в гору прет под сорок километров. Шаги по мху беззвучные. Белые пригорки ягеля. Рыжие пятна низин. Тундру калит мимолетное солнце. Морошка истово зреет. Я сорвал одну, другую... Восковая царица севера поспела к сроку. Десятый день.
Кусты склона прорезала вездеходка. Шагать по твердому – другое дело. С обочины ударил запах солярки. Гусеничная колея привела к Нянь-Ворга-Вожу. Здесь он входит в горы. Два часа печатаем по вездеходке. Главная вершина не приближается – становится выше. Ворга-Вож разбился на ручьи с долинами. Костер не горит в междуречье. Полосы снега повисли с главной вершины. Вчера их не было. – Вот где уединение, – кивнул Игорь. По ручью выбились на тропу. Ближние склоны невысокие, в окрайках льда.
На перевале у каменного тура морозно и комары. Под мрамором неба все также суетятся. То ли дело… человек. Отзывается на высоту. Нам бы жить ближе к вершинам. В первую ходку здесь орудовал ветер, перегоняя туман в Азию. Разгоряченная голова остыла. Я забрал свою кепку с верхушки тура. Двинулись гуськом вниз. Серо и сыро. А все равно, играют марши. Мокрая Сыня на подходе.
Забелелась наледь. Отвесная стенка помята и обтесана ручьем. Я стал под нее – выше моего роста. – Горы сами по себе сочатся влагой, – сказал Игорь. Там, где камень уступает мху, – топко, не пролезть. Нашли место у берега. Поставили двое старых нарт «на попа». Натянули веревку. Прямоугольник тента впервые в Азии. Полукругом бегает, подавая голос, олененок. Ира понесла ему гостинец.
В километре от стоянки – две юрты и ряд нарт. За ними провал в горах.
С высоты на понижение
Спозаранку сбегали за байдарками, что лежат в курумнике за шесть километров. Продукты целы. Медведь лапу не наложил. Сыня – шепотливая и звонкая поначалу. Дней в обрез. Сашка улыбку прикрутил. Матросы пошли по берегу к белым юртам. Проводка на совести капитанов. Длинные мели. Вода на два пальца покрывает камень. Игорю с Сашкой все нипочем. С оболочками ПВХ поднажали вперед. «Ах вы, летучие голландцы!» – думаю про себя. Моя прорезиненная калоша не скользит. К тому же слабые места имеет. Дерну байдарку вверх – и передвину. Домкрат и толкатель. В таком режиме не разбежишься. «Таймень» – не бревно. Тянуть его без мысли о нем не годится. Жалко, и время на ремонт потеряешь. «Жизнь, – размышляю, – не такая бесхитростная штука, чтоб у всех оболочка скрипела новизной". Всегда есть слабое звено. И я иду в темпе, что позволяет старенький «Таймень». Первая березка над ручьем. Сужение и глубина. Течение прыгнуло. Сук возьми и упрись в оттопыренный капюшон. Меня дернуло, повело. Борт качнулся. Хлынула вода. Глупо, однако! Я выскочил. Вылил несколько ведер. Холод-лед обложил сапоги. Хоть и сухо в них, а вздрогнул и впрыгнул в «Таймень».
Возле крайней юрты женщина и дети в ярких пестрых одеждах. В суровом климате и однообразии красок понятна тяга к броскому, огненному. В первый миг странно, что понимаем друг друга. Собаки обнюхали ноги и поглядели на хозяйку. Внутри юрты пол из крашеных досок. Дым тянется в дыру конуса. Я пригнулся, чтоб не щипало глаза. На подвешенных шестах невыделанные шкуры. Мы говорим, и пальцы женщины мнут лапку оленя. Такой уклад – руки постоянно в деле. – Из гор выйдете – там тучи комаров, – улыбнулась. – Лето дождливое, – продолжила, – а позавчера было тепло. Солнце было. Дети купались в ручье. «А мои ноги в сапогах не отогрелись», – подумал я. Простой быт, когда руки сшивают кусочки шкуры ниткой, полученной из жилы оленя, впечатлил. Такую энергию и спокойствие может дать лишь дикая красота. Сегодня одиннадцатый день.
Вошли в провал, что видели с места ночлега. Голо и строго. Вода до рези прозрачная. Порог и жилка глубины. За ней разбои. Матросы поджидают переправы. – Наконец-то, – журит Володя. Не виделись будто сто лет. Это все ручей с его хрустальным шепотом. Нагнал тягу к общению. – С каких пор пороги без осмотра? – призвал к порядку Игорь. – Ну-ка, скажите, капитаны, кто здесь чисто прошел? Я не поверю. Александр поскреб бороду. Время ему дороже. Точка «Б» – поселок Овгорт, не раньше. Цель нахлобучена, и все остальное будем не замечать. Переправили матросов. Теперь Володя прямит путь по левому берегу. В этом поднаторел. Александр приказал не пропадать. Мой «Таймень» толкает вода со снежников. Направляют нас молчащие склоны. Белоснежные юрты – две крохотные дольки в незыблемом мире, оставшемся за спиной.
Уклон. Вода покатила в сужение. Добрая быстрая воронка. Мне бы запрыгнуть в байдарку на два-три метра раньше, а теперь рвет ее из рук. Я застыл в потоке и целюсь вскочить. Не поймать бы камень сразу в дых. Понесло. Булыганы искусно расставлены. Каждый своей тяжестью определен на место. Два поворота промчался, не заметил – как. Выпрыгнул – не для меня стоите. Повел байдарку до следующего горла. Вижу Игоря впереди. В разлом втеснился закат. Это ж такой трудяга. Везде розового мха по щелям разложит. Склоны порозовели. Вода воспрянула, как молодка. Что-то появилось от кокетки. Ну и денек! Шуршим, как гравий по жести. Два последних часа байдарку тянуть не надо, – придерживай только. Обопрешься коленями на шпангоут и, подавшись к носу, чтоб корма не проседала, свистишь с течением. Мелькают берега. Проходы в валунах мгновенно намечаешь. Не доглядишь – твоя оплошка. Выскочишь. Поток накатит по ногам бревном – «на». Комаров вымело холодами. Осыпались серым песком в ручьи. Я вспомнил перевал. И откуда они там, если здесь, где теплей, – их нет и в помине? Окончательно потерялись души матросов. Разбрелись короткими дорогами по Уралу. Саша пошел в притемках собирать. – Ноги посбивали. За байдарками не угнаться, – сказала Ира у костра. – Сыня – не та, что днем против юрт. 22.00 по Москве. Стемнело, как топор упал. Ночевка на пышном травяном острове. Склоны расступились. В низинке-ямке костер. – Посвети-ка фонарем, темно… – в котлах вхолостую варится ночь. Засыпали гречку. Булькает белый ключ в другом котле, но крепче и белей гремит Мокрая Сыня. За день набрала воды, сколько на западном склоне за 2-3 дня. Экипажами теперь быстрей пойдем. Хорошо ли?.. Отдаем высоту, а с ней – то большее, что будоражило, когда брали ее, хмурясь, с запада.
| ||